Тоне было девять лет, когда началась война. Город Великие Луки, вблизи которого жила их семья, фашисты захватили и разбили дотла в первые же дни. Отец ушел на фронт, старшую сестру забрали на военный завод в Челябинск. Дома осталась мама да еще три Тониных сестры, младшей из которых было три годика. 

Немцы хозяйничали в деревнях как хотели. Порешили всех коров, кур и гусей. Тоня помнит, как с ноги открывалась дверь в их избу, и чужие солдаты кричали: "Матка, яйки!" Девчонки прятались за мать, и им было не так страшно, а уж что она чувствовала… Но таких зверств, как в других местах, в их деревне не было. Однако ежеутренне в каждую избу вваливались два немца и всех выгоняли на работу, кроме уж совсем старых и малых. Жители целый день копали окопы, голодные и кто в чем. Мама и одиннадцатилетняя Тонина сестра тоже работали на окопах.

Утром немцы, а ночью приходили наши. Как только установилась оккупация, стали образовываться партизанские отряды. Немцы их ненавидели, за связь с ними можно было поплатиться жизнью. И вот однажды две местных девчонки пришли на ночь домой, а уйти не успели. Утром, как обычно, немцы проверяли избы, подхватили и этих. Но на этот раз все обошлось: никто ничего не сказал, партизанки отработали день как все и вновь ушли в лес. В другой раз наши заняли крайний от леса дом и, когда немцы делали свой утренний обход, одного из них захватили, другого убили на месте. Деревня сжалась в страхе: "Ну что-то будет! Такого не простят". И мать велела Тонюшке с младшей сестрой бежать в соседнюю деревню, где жила их тетя, а сама с двумя осталась. 

И вот живут и живут девчонки у тети, никто за ними не приходит, вестей из дома никаких. И отважились они пойти посмотреть. Приходят в деревню - никого. Окна в избах разбиты, двери распахнуты, все переломано. Где же все? Расстреляли? Поднялись на горку: у дороги лежат убитые старики. У девчонок волосы дыбом. Потом узнали, что это те, кто идти не мог. Еле-еле нашли живую душу: фашисты не тронули старую бабушку, у нее же спаслась и маленькая Тонина сестренка.     

Потом девочки узнали, что как только они ушли, жителей, баб с ребятишками, вытащили из домов и погнали куда-то. По дороге стреляли в тех, кто отставал. Загнали в сарай. "Все, сожгут!" - шептались женщины. Но немцы почему-то передумали и погнали людей дальше. Наконец подвели к яме и выстроили на краю. Надеяться было не на что. И вдруг из толпы заговорила женщина. Это была учительница, она знала немецкий. Ей удалось убедить фашистов, что их товарищей убили красноармейцы, а не партизаны, и что деревенские никак с партизанами не связаны. Удивительно, но ей поверили и всех отпустили. Мама с сестрой вернулись домой. Хотя какой это был дом - ни окон, ни дверей, ничего из имущества. Но все были живы и вместе, а это главное.  

Наши узнали, где стоят немцы, в деревне начался бой. Вернее, стреляли с одной стороны, им отвечали с другой, а деревня была посередине. Матери похватали детей, бежали не разбирая дороги. Сверху их поливали огнем с самолетов. 

… Этот бой остался позади, уцелевшие шли сами не зная куда. Все вокруг было разбито, растерзано, ни одного целого дома, целой деревни. Ночевали где придется, без крошки хлеба во рту. Сама-то мать потерпит, а каково ей было смотреть в голодные детские глаза? Наконец  набрели на обитаемую деревню. Дом был полон солдат (наших солдат!), но приютили. Накормили. У самих было не густо, однако отдали последнее. Теснота была такая, что спали сидя. Но что было страшнее – начался тиф. Заболела младшая Тонина сестра, ее куда-то увезли. Голод не давал покоя, и Тоня пошла куда глаза глядят. Идет по чистому полю, вдруг из-под земли – люди. "Ты куда, девочка, здесь нельзя ходить!" Дальше не пустили, однако дали ей сухарей, хлеба. Она даже заплакала и бегом обратно. Так продолжилось их спасение.

Тонину семью вывезли в Великие Луки. Здесь было еще хуже, чем в деревнях. Железная дорога разбита, ночью наши ее чинили, днем фашисты снова бомбили. В Луках жили месяц, кормились незнамо  чем. Потом нашли убитую лошадь, варили и ели. Когда удавалось, прожаривали одежду от вшей. 

Наконец погрузили в товарняк и повезли. Путь лежал в Кашин. Там прямо с вокзала людей разбирали по колхозам. Тонина семья попала в колхоз километрах в тридцати от Кашина. Тут и начался Тонин трудовой стаж. Им с мамой дали группу в пятнадцать коров. Вставали до свету, поили и кормили коров, чистили, доили. От напряжения детские ручонки дрожали, хотелось спать, одно было хорошо: молочка можно поесть. Вынести с собой – ни в коем случае, а на ферме не возбранялось. И на покосе, и в поле довелось вдоволь поработать: сажать, полоть, копать, лен теребить. Сейчас не поверят, но вручную пололи не только картошку и овощи, но и зерновые, и лен. Дети работали наравне со взрослыми, ну разве что мама иногда возьмет на себя, что потяжелее. Бедность была отчаянная: и по миру пришлось ходить кусочки просить, и хлеб из травы есть. Весной картошку мерзлую собирали, пекли блины или лепешки, которые назывались тошнотиками. Вкусные!..

Потом подростков отрядили возить зерно солдатам. Ездили ночью. Нужно было пойти в поле, где паслись лошади, накинуть на каждую уздечку, привести. Лошади фырчат над головой – страшно! Одна, зараза, вообще кусалась, даже бегала за девчонками, к ней никто не хотел подходить. А кто спрашивал? Сами запрягали, потом грузили. По три-четыре человека цепляются за мешок, раскачают его – и на телегу. Соберут пять-семь подвод, таким обозом и едут. Всю ночь в дороге. Засыпали, бывало, на возу. Дорога плохая, Тоня однажды упала, лицо разбила. В другой раз ее лошадь свернула с дороги, принялась щипать траву. Тоня спит; товарки, наверное, тоже, раз не заметили, что она отстала. Кто-то взрослый ехал той же дорогой, нагнал ее и как хлестнул кнутом! Едва удержалась сама и лошадь успела удержать. Зачем он так? Ведь покалечиться могла девчонка. К утру приезжали на станцию, разгружались таким же манером на раз-два. Им давали по рублю, и девчонки любили сходить в чайную, взять по стакану горячего чаю. Потом ехали обратно. 

 Тоня пошла в вечернюю школу, окончила пять классов. Было непросто: учиться начинала еще на родине, потом перерыв большой – два года под немцами, какая учеба? Чуть не все заново. В школе их семью дразнили беженцами, было обидно, а что возразить? С родины бежали от немца, беженцы и есть. С фронта вернулся отец. Приехал не один: он нашел дочку, которую оставили из-за тифа в больнице. Стала семья в сборе.        

В колхозе Тоня работала до восемнадцати лет. Уйти из колхоза было почти невозможно, паспортов на руки не давали. Но по деревням ездили агенты, вербовали колхозную молодежь то на стройки, то на какое-то промышленное производство. И Тоня с двумя другими девушками завербовалась на торфоразработки. Тоже не сахар, но свободы больше, паспорт на руках. Да и выходные на производстве бывают. Опять же не за палочки работают. Ехали в поезде – тряслись от каждого звука. Как кто возле них остановится, замирали: сейчас с поезда снимут! Вербовщики смеялись: не снимут!

Не сняли. Привезли под Фирово, поселили в бараке. Поселок так и назывался – Торф-болото. Народ собрался отовсюду: чувашки, тамбовки, рязанки. А всех вместе их называли торфушками.  Хорошие были девчонки, веселые! На работу вставали в час ночи, стояли в грязи по колено, ночами же торф в вагоны грузили, но как дружно и весело жили! Вместе ходили в клуб, пели и плясали, наряжались. Особенно интересные наряды были у чувашек. Потом, подзаработав, девчонки справили себе хорошие крепдешиновые и шерстяные платья. Поддерживали, переживали друг за друга, доверяли сердечные тайны.  Многие замуж повыходили, но и потом долгие годы продолжали дружить. 

И Тоня вышла замуж. 

Познакомились здесь же, "на болоте". Миша Голубев, родом с Пухтиной Горы, устроился сюда работать после демобилизации. Призывали его в сорок четвертом, но он успел повоевать и с немцами, и с японцами. Потом еще дослуживал. Повстречались, решили пожениться. Им дали маленькую квартирку на Болоте. Жили, добра наживали, вместе работали.

Потом его родители настояли на строительстве своего дома. Построились на Великом Октябре. И так получилось, что снова на болоте. Но место очень красивое, и дом хороший. Здесь выросли четверо детей – два сына и две дочки-двойняшки. На лето ребятишки с удовольствием ездили к дедушке с бабушкой на Пухтину Горку. Антонина тоже любила туда ездить: со свекрами она жила очень хорошо. Муж тоже был хороший, добрый, помогал во всем. 

Работали они уже на заводе. Михаил Борисович много лет водил мотовоз, перевозил разные грузы, участвовал в заводском строительстве. Не отказывалась ни от какой работы и Антонина Филимоновна. Трудилась на упаковке, на резке (очень трудоемкий и опасный участок). Завод работал дружно - вспомнить приятно! Когда строили большую трубу - все участвовали, рабочих из разных цехов привлекали, а потом им в ответ помогали выполнить план. Было понимание, что все делают общее, нужное дело. Стекло выпускали хорошее, делали и "двойку", и "тройку", даже "шестерку". На экспорт паковали: следили, чтоб все идеально было. Да и не только на экспорт старались делать хорошо. Трудная работа, но отношения между людьми были хорошие. Пятилетки выполняли, соревновались цехами. Антонина Филимоновна рассказывает об этом с удовольствием, не жалеет добрых слов. Показывает награды, свои, мужа и свекра. Их много – боевых, ветеранских, за труд. 

Но сколько б ни было наград, разве измеришь ими все величие этого поколения? Недолгим было их детство, они голодали и бедствовали, но сумели возродить страну, которой можно было гордиться. Спасибо им.

        Елена Васильева