Сотни тысяч заживо сожженных

Строятся, строятся

В шеренги к ряду ряд.

Интернациональные колонны

С нами говорят,

С нами говорят…

Я поступил в Ленинградский институт точной механики и оптики в 1937 году. В 1942  я должен был его закончить и поступить на завод в качестве инженера. 

Но началась война. Июнь для студентов всегда был месяцем экзаменов. 24 июня мы должны были сдавать "технологию металлов". 22 июня было воскресенье, солнечный, теплый день. Мы с друзьями выехали за город, чтобы позаниматься и позагорать. Все было хорошо. В час дня возвращались пешком в город. На трамвайной остановке нас удивило, что в такой хороший день лица у мужчин хмурые, некоторые женщины плачут, какой-то непонятный шепот между людьми. Мы прислушиваемся. Вдруг по радио Левитан читает сообщение правительства, т.е. повторяет речь министра иностранных дел Молотова: "Дорогие товарищи! Сегодня, в 3.45 час. войска фашистской Германии вероломно напали на нашу Родину. Немецкие самолеты бомбили города Минск, Смоленск, Одессу…" Репродуктор висел у остановки. Оказывается, до этого выступал сам Молотов. Так мы узнали о начале войны. 

Как восприняли это известие ленинградцы? Старшее поколение понимало всю серьезность положения. Оно пережило Первую мировую войну, Гражданскую. Мы, молодые, отнеслись к этому легче. В 1939 году под боком у Ленинграда была война с Финляндией. Мы жили здесь, учились и не чувствовали, что в 25 километрах идет война. В магазинах все было. Только затемнение города, маскировка напоминали о близких военных действиях. Мужчины только трех областей за несколько месяцев отодвинули границу с Финляндией на десятки километров. 

Мы думали, что так будет и теперь: несколько дней – и войне конец. Да, наверное, и никто не думал, что она затянется на четыре года. 

Я был студентом четвертого курса. Чтобы его закончить, нам нужно было сдать еще один экзамен – "счетно-решающие приборы". Последний экзамен мы сдавали уже с противогазами и вещевыми мешками. Нашу группу в 25 человек мобилизовали на строительство первой станции метро "Балтийская". По колено в глине, на глубине 20 метров работал я с отбойным молотком. 

Поработав несколько дней под землей, многие из нас подали заявление в военкомат с просьбой о зачислении в действующую армию, т. е. на фронт. Просьбу нашу удовлетворили, и из студентов нескольких ленинградских вузов был создан четвертый отдельный артиллерийский дивизион. Нам дали гаубицы нового образца. Установили их в одном из городских парков. Мы по книгам изучали материальную часть этих пушек. В начале июля погрузились на платформы – и на фронт.

Первый бой мы приняли в районе Кингисеппа, на эстонской границе. Вражеский батальон переправился через реку Нарву. Командир с наблюдательного пункта приказал нашей батарее (у нас было девять орудий) нанести удар по этому батальону. Это и было наше боевое крещение. Поработали мы хорошо. Было жарко. Снаряды весили 32 килограмма. Мы стреляли за восемь километров, через лес. Немцев не видели. В это же время немецкие самолеты сбрасывали на нас бомбы.

Когда закончился этот первый бой, командир батареи пришел к нам и рассказал, как в воздух летели осколки немецкой переправы, руки и ноги. Вражеский батальон был почти полностью уничтожен. Командир всех нас поблагодарил за отличный бой, а некоторые бойцы были представлены к правительственным наградам. Я за этот бой получил медаль "За боевые заслуги".

Наш дивизион перебрасывают с одного участка фронта на другой. Посылали туда, где мы были всего нужней. 

И вот 14 августа совершилось то, чего мы не ожидали. Наш дивизион попал в окружение. Политрук выстроил коммунистов и комсомольцев и рассказал обстановку: мы окружены, продовольствия нет, хозвзвод и кухня остались за кольцом окружения, однако боеприпасы, снаряды есть, будем драться и в окружении. 

Мы, коммунисты и комсомольцы, поклялись продолжать борьбу. Наша батарея располагалась на опушке леса. Немецкие самолеты сбрасывали на нас бомбы, обстреливали из пулеметов. Мы не сдавались. Тогда противник решил раздавить нас танками. Мы увидели десятки немецких бронемашин, каждая из которых стремительно двигалась на нашу батарею.

 Была подана команда прямой наводкой открыть огонь по танкам противника. Мы всегда стреляли по закрытым, невидимым для нас целям, через лес, через села. А это был первый бой наших гаубиц с танками. 

В это время танки стали бить из своих орудий по нашим. Завязалась перестрелка. Мы видели несколько горящих немецких танков. Справа нас обстреляли немецкие автоматчики, с воздуха бомбили самолеты. Это были тяжелые и страшные минуты. Мы продолжали стрелять. И вот наше орудие дрогнуло – совсем близко разорвался немецкий снаряд. Стоящий слева от меня наводчик упал мертвым. Это был студент оптического факультета Николай Островский. Осколком ему оторвало голову. Я был заряжающим номером. Меня ранило в грудь, руку и ногу. Вдобавок я получил автоматную пулю в ногу. Наш замковый, что стоял справа от меня, был ранен в голову. Оглянулся назад – нет подносчика снарядов. Таким образом, наш расчет был выведен из строя. Танки были уже совсем близко. 

Вблизи разорвался еще один снаряд. Я упал. Вокруг никого. Попытался сделать себе перевязку. Кинжалом разрезал брюки, достал индивидуальный пакет.  Перевязка не получалась. На правой руке была перебита вена. Кровь лилась струйками. Ноги перебиты. В моем распоряжении левая рука и зубы, которыми я зажал конец бинта. И вдруг увидел рядом нашего командира орудия и еще несколько бойцов из другого взвода. Они мне временно забинтовали раны. Из плащ-палатки сделали носилки и понесли меня дальше в лес. В стороне были слышны голоса немецких солдат, прочесывающих местность.  Мы остановились. Командир дал мне свой пистолет, а сам взял мой полуавтомат. Поклялись драться, но не сдаваться. Но автоматчики нас не заметили и прошли дальше. Меня продолжали нести в более спокойное место. Наткнулись на семью колхозников, которые скрывались от немцев в лесу. С ними были коровы и лошади.

Меня положили на солому, а сами пошли узнать обстановку. Сказали, что будем выходить из окружения. Пообещали прислать мне медработника. Наверное, не прошло и часа, как ко мне пришла медсестра. Она очень хорошо обработала все мои раны, забинтовала по всем правилам и ушла. После этого я уже никого из наших однополчан не видел. Своей жизнью я обязан этой девушке-медсестре. 

Четыре дня лежал я в лесу у колхозников в ожидании наших войск. Но немцы продолжали двигаться вглубь нашей территории, и мы оказались уже в глубоком тылу. Вокруг хозяйничали немцы. Колхозники вернулись в свои деревни, я остался в лесу один. Передвигаться я не мог. В течение двух суток приходили ко мне колхозники, приносили еду. А потом приходит один пожилой дядечка и говорит, что в деревне немцев нет. Предложил перевезти меня на телеге в сарай, где уже лежал один раненый боец. Я согласился. Провели ночь вдвоем. Деревенские приносили еду. 

Но нашелся предатель, который заявил немцам об этом.  К вечеру подъехала машина, дверь в сарай открылась. Перед нами предстал немецкий офицер с пистолетом, направленным на нас, солдат с автоматом и русский полицай. Приказали нам встать. Но мы не могли. Тогда они за ноги вытащили нас на улицу и бросили в кузов грузовой машины. 

Так я оказался в плену у немцев. Это было 20 августа 1941 года.

…Первый лагерь, в который я попал, – это так называемый "лазарет" для военнопленных в Пскове. Располагался он в здании бывшей городской больницы. Никакой медпомощи я здесь не получил. Бинтов и медикаментов не было. Тем, у кого были открытые раны, заклеивали их бумажными бинтами. Здесь я впервые почувствовал, что такое голод. Сто граммов хлеба-суррогата и черпак баланды – таков был дневной рацион. Горожане иногда бросали в окно хлеб или картошку. Охрана била их за это прикладами и даже стреляла. Чтобы представить, что такое голод, приведу пример. Однажды кусок хлеба попал в ведро, в которое собирали гнойные бинты после перевязки. Но голод был настолько силен, что я этот кусок вытащил, обтер и съел. 

Через две недели нас на машинах перевезли в Литву, в Каунас. Это был Шестой форд, лагерь смерти, располагавшийся в бывшей крепости на окраине города. В лагере были всякие больные. Я попал в дизентерийный барак. До сих пор не знаю, болел я тогда дизентерией или нет. В этом лагере к голоду добавились холод и избиения. 

Через несколько дней из бараков нас выгнали. День и ночь мы стояли под открытым небом по колено в грязи. Был сентябрь, лил дождь. На мне были лишь гимнастерка и пилотка. Пришлось отдать свои ручные часы полицаю в обмен на шинель, которую он снял с умершего и отдал мне. Раны я перевязывал сам. Они понемногу зарубцевались, я начал потихоньку ходить. 

 На 25 тысяч пленных раз в сутки привозили кухню с баландой из бураков. Полицаи пытались установить очередь за едой. Но с голодными людьми тяжело справиться. Тогда в ход пускали плети, палки, а немцы с вышек стреляли из пулеметов. Сотни раненых и убитых, умерших от голода и болезней. Здесь я впервые увидел штабеля, сложенные из обнаженных скелетов. Их каждый день увозили за пределы лагеря и закапывали сами же пленные, а на их место опять аккуратно укладывались новые скелеты. 

Все переносится легче, когда рядом есть друг. Был друг и у меня. Но вскоре его забрал немец и куда-то увел. Я опять остался один среди голодных, холодных, больных и озлобленных людей. Однажды сел на горку и думаю, что следующую ночь я уже не переживу. Меня либо убьют, либо умру от слабости. 

Мне было известно, что иногда в этом лагере отбирают команду людей и выводят куда-то за проволоку. Как мне вырваться из этого ада? Решил я обратиться к русскому коменданту лагеря. Кто-то сказал, что он ленинградец. Был момент, когда он один шел по территории лагеря с плеткой. Я, прихрамывая, пошел к нему навстречу  и обратился с такими словами: "Господин комендант! Я из Ленинграда, голодный, очень ослаб, а хочется жить. Прошу отправить меня в другой лагерь!". "А кто ты есть?" – спрашивает он. Отвечаю, что я бывший студент. Он вздохнул и повел меня в комендатуру. Сказал писарю, чтобы меня записали в команду на работу к помещику. А мне приказал в семь утра быть у комендатуры.

Так и было. Утром нас двоих забрал помещик, и я с большим трудом успевал идти за ним по городу. Идти надо было до речного порта, а затем на пароходе в село. Шли долго, я не выдержал и упал прямо на тротуаре.

Хозяин остановился. Подошла какая-то женщина-литовка. Они переговорили на своем языке. И все мы пошли к ней на квартиру. Покормили, уложили на диван. Хозяин куда-то вышел. Так мы пробыли у нее до следующего утра. Впоследствии я узнал, что эта женщина была подпольщицей. Она оказывала всяческую помощь русским военнопленным. Мы с ней потом еще встречались. 

Утром следующего дня пришли в речной порт, и на пароходе прибыли в село. Потом на телеге еще 15 километров до дачи, где жил помещик. У него нужно было выполнять осенние сельскохозяйственные работы. 

Мои раны еще гноились. Я не мог делать все то, что требовал хозяин. Работал по возможности сидя. Питание было плохое. Хлеба давали не больше двухсот граммов. Я простудился и заболел воспалением легких. Подлечила и подкормила меня литовская женщина, врач-пенсионер. 

Здесь же произошла встреча с подпольщицей из Каунаса. Она пришла к нам с подругой под видом обмена промтоваров на масло. Один мой товарищ совершил побег. Сам я не мог бежать – был слишком слаб. Через три месяца, в декабре, хозяин сдал меня обратно в лагерь в Каунасе, так как я не мог выполнять его работы.

В лагере я заболел сыпным тифом. И опять отправили в Шестой форт, в лагерь смерти. Я был обречен. 

Но молодость и закалка победили. Выжил. Говорят, умирают от этой болезни люди толстые. Доходяги переносят сыпняк легче.

 Прошел испытание на выносливость. Это когда пленных, больных и изможденных, заставляли бегать на сто метров. Если остановишься или упаешь – пристрелят. Я споткнулся, но не упал. И был отправлен в рабочий лагерь. Мне повезло.
Далее карантинный лагерь. Отправили в Германию, в город Герлитц. Оттуда в Польшу, в Силезию. Работа в шахте на глубине 600 метров. Условия ужасные.
В шахте работал подпольный комитет, мы старались как можно меньше сделать для немцев. Мы знали, что каждая лопата угля – это снаряд, который немцы выпустят по родному городу. Вредили, кто как мог. Устраивали взрывы, обвалы в шахте, чтобы остановить добычу угля. Правда, однажды завалило 18 человек наших. Чтобы вывести шахту из строя, я долго присматривался к врубовой машине. Ведь от ее работы зависела наша производительность. Я решил вывести из строя эту машину. Незаметно для машиниста я вставил туда железку, которая остановила работу на три дня. Запчастей у немцев не оказалось. Это была маленькая победа. 
Вдобавок я решил поранить палец на руке, чтобы не работать. В темноте подставил его под ролик транспортера. Десять дней был "на больничном". А таким паек урезался в два раза.
Под руководством комитета организовывался массовый побег из лагеря. Из туалета делали подземный проход под проволоку. Но весной начал таять снег, и в первую очередь оголилась полоса, под которой был проход. Побег сорвался. 
В шахте работали с кислотными аккумуляторными лампами. Так вот, мы делали царапины на ногах и заливали их кислотой. Образовывались язвы, которые немецкой медицине трудно было вылечить. И опять – "на больничный". Когда это дело разоблачили, нас крепко избили и бросили в карцер.
 В карцере мне пришлось побывать еще и за такое дело: как всегда, перед выходом на работу нас построили и начали подсчитывать. Вдоль строя ходили конвоиры, чтобы принять нас для сопровождения в шахту.  В это же время здесь находился один немецкий офицер из охраны лагеря. Не докурив сигарету, он бросил окурок к моим ногам, делая знак, чтобы я поднял окурок и докурил. Но я, во-первых, не курил, а во-вторых, всегда помнил, даже находясь на территории врага, что я не русская свинья, как нас звали и считали немцы, а советский человек, и в любых условиях должен держать себя на высоте, быть патриотом своей Родины и не продавать свою честь за окурок. Немец это понял, и я  получил несколько шлепков по щекам. Затем из строя меня бросили в карцер.
И вообще нужно сказать, что советские военнопленные, находясь за колючей проволокой,  вели себя достойно. Голод, избиения, каторжный труд не сломили советского человека. Я помню, как в наш лагерь при шахте пришел однажды человек, вербовавший в РОА (русская освободительная армия). С каким криком он был принят нами! Покинул лагерь безрезультатно. 
Однажды нас выстроили и задали несколько вопросов. Какие и где военные заводы на советской земле вы знаете? Какая железная дорога (двухколейная или одноколейная) связывает такие-то города? Кто из вас работал на военных заводах? Были и другие вопросы. За ответы нам обещали сигареты, хлеб  и чуть ли не свободу. Все стояли в молчании. Ни один не вышел на заработки пачки сигарет. 
Всех ослабленных, которые не могли работать, отправляли для сжигания в лагерь смерти по соседству – в Освенцим. Запах горелого мяса доносился до нашей шахты. Освенцим называют кладбищем Европы без единой могилы. Более четырех миллионов человек из 24 государств вошли в ворота этого концлагеря ногами, а вышли через трубу крематория в виде дыма. По счастливой случайности я не попал в крематорий.
 Январь 1945 года. Наши войска освободили Варшаву. Немцы отступают. Три месяца нас, голодных, почти раздетых и разутых, гонят из Польши в Германию. Всех отстающих пристреливали и сбрасывали под откос. Был случай, когда я не выдержал, не устоял. Навстречу колоннам шла немецкая повозка с ящиками, которые были наполнены луком. Несколько пленных из строя бросились к повозке, чтобы схватить луковицу. Я тоже бросился, там образовалась свалка. Луковицу, которую я схватил, кто-то вырвал из моих рук. С помощью штыков конвоирам удалось отделить нас от повозки. Нескольких тяжело ранили. Остальных, в том числе и меня, отвели метров на двадцать в сторону от дороги. Колонну остановили. Нам приказали встать на колени. Перед нами выстроились несколько конвоиров с автоматами и объявили нам и всему строю, что мы будем расстреляны за такой грабеж. Мы уже готовы были умереть. Почему-то было не страшно. И вдруг подъезжает на мотоцикле немецкий офицер, приказывает нам быстро встать в строй и продолжить движение. До сих пор думаю, знал ли этот офицер, что мы были приговорены к расстрелу, или не знал. Но его появление нас спасло. 
Очень немногие дошли до места назначения. Дороги, по которым тянулись колонны пленных, были устланы трупами.
Шестого апреля оставшиеся в живых попали в лагерь в городе Мюнзинген (Германия). Война шла на территории противника. Все мы были убеждены в нашей победе, но ничего не знали конкретно. Пленных держали в неведении, однако слухи об окончании войны доходили и до нас.
И вот пришел момент относительной свободы. 24 апреля лагерь был освобожден союзническими американскими войсками. А десятого мая состоялся лагерный митинг, на котором сообщили точные сведения. Итак, вместе с другими я оказался освобожденным из фашистского плена, но пока мы находились на американской территории. Союзники никак не хотели передавать нас в советскую зону. Нас убеждали вообще отказаться от возврата в СССР, говорили, что на родине вы сразу попадете в другие лагеря. Действительно, такова и была политика в отношении военнопленных, оставшихся в живых. Вместо этого американцы предлагали нам жизнь и работу в Южной Америке – в Бразилии, Аргентине и других странах, тогда зависимых от США. По сути, нам предлагалось предать Родину и выбрать участь рабов в Южной Америке. Некоторые согласились…
Но большинство не поддалось этой обработке. Очень сильными были любовь к Родине и желание вернуться домой.
В итоге 15 августа нас отправили в сортировочный лагерь в город Хемниц, затем в Гроссенхайн,  что в 153 километрах от Берлина. Это была уже советская зона. После решения некоторых общих вопросов о судьбе бывших военнопленных я был зачислен в строй по своей военной специальности. Это была 39 дивизия, 112 полк, 57 батарея. Продолжение службы проходило в районе немецкого города Леутенгштейн.
В октябре вышел указ И.В. Сталина о демобилизации всех студентов  и возвращении их на учебу. Это касалось и меня. Божиим промыслом во всех этих скитаниях я сохранил студенческий билет и ленинградский паспорт, который выдавали иногородним студентам на один год.
Перед демобилизацией уже в качестве советского солдата мне пришлось побывать в печально известном лагере Бухенвальд. Но это был уже не лагерь, а сборный пункт, откуда мы распределялись по областям. Слово Бухенвальд в переводе на русский язык значит буковый лес. Действительно, старинные буки тянутся от лагеря вдоль бетонной дороги до станции Веймар. На этой станции  мы садились в вагоны – я, Саша Корешков (тоже из Рождества) и фировчанин Женя Шаров.
Лагерь был построен в 1937 году на горе Эттерсберг. В свое время с этой горы любовались природой Гете и Шиллер, композитор Бах. Они жили в Веймаре. Первые заключенные Бухенвальда – немецкие коммунисты-тельмановцы. Затем в Бухенвальд поступают преступники, бандиты, саботажники. В 1938 году сюда бросают 12500 евреев. А 16 сентября 1941 года в Бухенвальд привозят первых русских военнопленных. Это были командиры и политруки Красной Армии. Их сразу же расстреляли и сожгли в крематориях. В октябре пригнали еще две тысячи русских – партизан, партийных и руководящих работников. А всего наполняемость лагеря была 60 тысяч человек. 
Побег из Бухенвальда был исключен. Вокруг лагеря располагались эсесовские казармы. Охрана составляла шесть тысяч эсесовцев. В этом лагере было уничтожено и сожжено 56 тысяч человек. Из человеческого жира изготавливали мыло. Остатки костей перемалывались, упаковывались в пакеты и продавались помещикам  как удобрение. 
В ночь на 18 августа 1944 года сюда из тюрьмы тайно привезли руководителя компартии Германии Эрнста Тельмана. Его застрелили и сожгли в крематории.    
  В Бухенвальде работал центр подпольной организации военнопленных. В его состав входили коммунисты многих национальностей. На протяжении всей войны подпольщики руководили организацией диверсий, саботажа. Тайно, по частям, по винтику, в лагерь проносили оружие, изготовляли гранаты, готовили людей к вооруженному восстанию. Центру удалось по радио связаться с верными людьми, проживающими на свободе. От них узнали, что одиннадцатого апреля 1945 года 60 тысяч человек должны будут  уничтожены. Тогда центр дал приказ в 3.15 час. начать восстание. 
И в этот час советский офицер, командир ударного батальона, первым пошел на штурм эсесовских огневых точек. Были жертвы, но заключенные победили. Они были на свободе. В это время подошли американские войска, которые окончательно расправились с фашистской охраной. 
После войны возле лагеря был построен памятник жертвам фашистского террора. Это 62-метровая башня с гигантским колоколом наверху. Два раза в сутки с этой башни раздается колокольный звон. Памятник открывали первого сентября 1958 года. И когда советский офицер, поэт Александр Соболев услышал этот колокол, он в тот же день написал стихи:
 Люди мира, на минуту встаньте.
 Слышите, слышите –
 Гудит со всех сторон.
 Это раздается в Бухенвальде 
 Колокольный звон,
 Колокольный звон...
Позднее композитор Вано Мурадели сочинил музыку, и получилась известная песня "Бухенвальдский набат". 
… Да, была война на фронте, с оружием в руках; была партизанская, тоже с оружием; но люди воевали и за колючей проволокой – без оружия, а только силой духа. В плену были десятки советских генералов, сотни и тысячи офицеров. Все слышали о генерале Дмитрии Карбышеве, который попал в плен в первые же дни войны. Будучи в концлагере, он говорил так: "Плен – страшная штука, но ведь это тоже война, и, пока война идет на Родине, мы должны бороться здесь. Умереть недолго. Но каждая наша смерть – радость для врага. Так зачем доставлять ему такую радость? Надо бороться за жизнь, надо выжить для Родины".
… И я выжил! Слава Богу за это! Это Он спасал меня силою и волею Своей там, где я должен был умереть. Всю жизнь я помню людей, которые помогли мне остаться в живых. О некоторых из них я рассказал, другие будут всегда жить в моей благодарной памяти. 
Восемнадцатого ноября 1945 года я, наконец,  вернулся в свое Рождество. Меня, демобилизованного студента пятого курса ЛИТМО, с радостью взяли учителем математики в Баталинский детский костно-туберкулезный санаторий, который только что вернулся из эвакуации. 
А летом следующего года я поехал в Ленинград, чтобы закончить учебу в институте. Но в беседе с замом директора института мне сказали, что "учиться ты можешь, и диплом получишь, но работать по специальности никогда не будешь, так как был в плену".  У бывших военнопленных в послевоенные годы (до смерти Сталина) была особая моральная ноша. Были и ограничения в правах, и специальный надзор. 
С горечью я говорю, что война помешала мне окончить любимый институт. Но в 1974 году в ЛИТМО поступил мой сын Евгений – он как бы продолжил учебу за меня. Так что связь с этим вузом не была разорвана. Теперь он называется Санкт-Петербургский университет информационных технологий, механики и оптики, а сын мой служит Отечеству в качестве преподавателя этого университета.
 Ну а я осенью 1946 года поступил на заочное отделение Калининского педагогического института и более 45 лет работал учителем математики в школе, о чем не жалею.  Школьным математиком стала и моя дочь Людмила.
Я хотел бы, чтобы люди понимали, что такое война, что такое фашистские концлагеря. Всего в ту войну погибли более 50 миллионов человек, то есть ежедневно – 25 тысяч. Об этом забывать нельзя.
                                Подготовила 
                     Елена Васильева