На старости лет приятно и вместе с тем грустно вспоминать былое, когда жизнь казалась бесконечной. И лучше мне начать издалека, не забыв рассказать и о том, что мне рассказывали мои близкие. Например, со слов моего отца Василия Ивановича Иванова, мой прадед Никифор (по прозвищу Никиша), родился в середине XIX века в Нескучае. Он был состоятельным крестьянином, имел деньги, которые давал взаймы. И если заемщик угощал его водкой, то получал деньги без процентов. 

 А дедушку Ивана Никифоровича я хорошо помню. Стройный, рослый, он носил бороду и усы, имел лысину. Ходил он в длинной холщовой рубахе, подпоясанной тонкой веревкой (называлась плетенкой). В холодное время одевал армяк из домотканной шерсти, подпоясывался кушаком. Во все времена года он носил лапти, которые плел сам для себя и членов семьи. По складу характера дед был замкнут, с домочадцами и односельчанами разговаривал только по делу. Однако ему были ведомы и тонкие чувства. Однажды пошли мы с ним в урочище Липуха за лыками. Он всю дорогу пел деревенские песни – негромко, но с чувством. Когда я рассказал об этом своим родителям, они с трудом поверили, что дедушка мог петь. В Бога он веровал, но церковь посещал редко, потому что не любил находиться без дела. В двадцатые годы керосиновую лампу дед зажигал только по праздникам, в то время как в деревнях лампой уже пользовались постоянно. У него было достаточно земли и хороших лошадей. Запомнилась мне раскрашенная резная дуга. Она постоянно хранилась в амбаре как символ зажиточности. В период коллективизации в колхоз дед не вступил. Его обложили налогом (раньше говорили – твердым заданием). Такого налога он не уплатил, и на торгах было распродано все имущество семьи, инвентарь и скот. Уполномоченный, руководивший торгом, оставил деду две кожи на сапоги. Умер дедушка летом 1940 года. На болезни не жаловался, пришел из леса и умер.

Его спутница жизни бабушка Евфимия Романовна родилась в деревне Тонище. Карауля пчел в огороде, мы сидели с ней под вековой липой, и она рассказывала мне незатейливую сказку о том, как баба Яга украла мальчика Терешеньку и хотела его на лопате посадить в горячую печку. Когда я пошел в восьмой класс, она сказала: "Ты, Феденька, наверное, хочешь стать генералом". В ее понимании генерал был олицетворением общественных вершин. Ее душевность и ласковость к внучатам были беспредельны. Она родила общим счетом восемнадцать детей, пятеро из них выжили. Из числа умерших десять были названы Иванами. Умерла бабушка Фиша, так мы ее называли, в 1944 году в глубокой старости.

 

         И из Горки тоже 

А родиной предков со стороны мамы является деревня Горка. Мой прадед Павел Григорьевич был грамотным крестьянином, дружил с мартюшинскими священниками, знал множество разных историй и любил их рассказывать. Кроме хлебопашества он занимался рыболовством и пчеловодством. Известно, что его брат Клим основал деревню Остров.

Своего дедушку Федора Павловича помню отрывочно. Он был высоким, смелым и общительным, вспыльчивым, но отходчивым. Не раз, по поручению деревенского общества, он ездил в присутственные места уезда хлопотать о возмещении ущерба за порчу лесопромышленниками сенокосных угодий вдоль реки во время сплава древесины.

Доброй памяти бабушка Парасковья Яковлевна, в девичестве Бурилова, родилась в селе Бель в бедной семье за год до отмены крепостного права. Она была человеком большого природного ума, сердечности и доброжелательности. Первого сентября она предлагала нам помолиться просветителям Кириллу и Мефодию и попросить у них благополучия в учении. В Пасхальную неделю бабушка рассказывала о подвигах Христа и о его мученической смерти. Ее старший сын Иван погиб в Первую мировую войну под Перемышлем, а сама она прожила 92 года. 

 

               Родители 

Мой отец Василий Иванович по тем временам был грамотным человеком, он закончил два класса Мартюшинской школы. В 1915 году был призван в армию и после обучения стал командиром отделения. В 1918 году его отправили домой из-за расширения вен на ногах. В том же году он женился на моей матери и от отца отделился, получив в наследство положенный участок земли и избу в Нескучае. Мама была из большой трудолюбивой и эмоциональной семьи. Волевая и решительная, она отличалась от своих сверстниц смелостью и удалью. В юности ездила за хлебом в далекий Симбирск, ходила на богомолье в монастыри. Она всегда стремилась быть первой, и ей это удавалось. На сенокосе и жатве, в уборке льна и его обработке, в ткацком и швейном деле, в домашнем порядке и чистоте – везде она преуспевала.

Трудились они с матерью самоотверженно, имели хороший пятистенный дом, обшитый тесом, двор с конюшней, водогрейку во дворе, амбар, сенник, колодец и баню. Благодаря заботам матери, дом содержался в чистоте и порядке, стены оклеивались обоями. Вечером, по праздникам, зажигали большую 12-линейную лампу. Отец занимался и побочными заработками: охотой, зимой возил рыболовные снасти рыбакам, долгое время был лесником, летом привозил дачников со станции Баталино. 

Отец был честным, ровным и простым человеком. Припоминается случай, когда в деревню приехал веретеньщик. Я увидел торчащее из мешка веретено, незаметно взял его и принес домой. Отец спокойным голосом сказал: "Сынок, чужого брать нельзя. Отнеси веретено обратно", что я и сделал. В разговорах с людьми я никогда не замечал, чтобы у него проскальзывали нотки хвастовства или самодовольства. Интересна его манера обращения к человеку: "Слушай, друг, скажи, как мне найти такого-то…". Или: "Слушай, друг, ты ведь это неправильно делаешь…". 

 

         Нескучай

Деревня Нескучай образовалась в ранние годы крепостного права. Известно из предания, что мартюшинский помещик переселил на то место крестьянина Барузду (неизвестно, это было имя или прозвище). При встрече помещик спросил Барузду, не скучно ли жить одному. Тот ответил: живу, не скучаю. Так этому поселению и было дано название Нескучай. Недалеко от деревни есть небольшое, но глубокое лесное озеро, в котором водятся щука, окунь, плотва и налим. Деревня в пятнадцать домов стояла в стороне от большой дороги, люди там жили дружно и спокойно. Земли и лугов хватало, жилось неплохо, особенно тем, кто трудился в поте лица. К ним относились наш дедушка Иван Никифорович, наша семья, братья Иван и Николай Шамаевы.

Хочется рассказать об отдыхе и деревенских развлечениях. В субботу вечером все жители мылись в бане. После бани мужики брили бороды и всем семейством пили чай. В воскресенье мать готовила что-нибудь повкусней, утром обязательно пекла кокорки, которые кушали с молоком. Любители рыбалки ходили на озеро, а женщины собирались где-нибудь на скамейках и вели разговоры. В зимние вечера женщины с ребятишками собирались у нас прясть лен на ручных прялках. Весь вечер они рассказывали друг другу разные были и небылицы. Наша мама знала порядочно историй, услышанных от своего дедушки Павла и отца Федора.

Широко отмечали Масленицу: катались на лошадях и санках, качались в гумне на качелях. Вспоминаю: весной, когда таял снег, родители, бывало, около двора разделывают дрова, а мы пропускаем ручейки. С особой радостью встречали Христов день. В это утро из Мартюшина доносился мелодичный колокольный звон, который еще больше возбуждал торжественную радость. Люди говорили, что в этот день "играет" солнце. Велика сила внушения, и ранним утром казалось, что оно переливается свежими красками.

В начале мая, в Егорьев день, выгоняли скот на пастбище. Рано утром мать окуривала хлев тлеющим мохом, и на дверях двора и хлева угольком рисовала кресты. На просторный луг около деревни сгоняли весь скот, мужики обходили стадо кругом и палили вверх из ружей. Это было оберегом от волков. 

В Троицу, когда природа благоухает, в Мартюшине все люди церковного прихода после обедни направлялись на кладбище поминать родителей. После кладбища старшая сестра мамы тетя Нюша приглашала нас пить чай и слушать граммофон, который, пожалуй, был единственным во всей округе. В престольный праздник Казанской иконы Божией Матери мы с отцом шли в церковь, а после обедни возвращались домой с гостями. Мать в это время стряпала, готовила стол. После обеда опять шли в Мартюшино на гулянье и на угощение к тете Нюше. В Мартюшине в этот день собиралась масса людей. Молодежь пела и плясала, пожилые со стороны наблюдали это нечастое зрелище.

Летом, еще в дошкольном возрасте, мы купались на нашем глубоченном озере и переплывали его, подложив под себя деревянную плашку. Игрушки, ружья, револьверы, коляски мастерили сами. Играли в войну. Набрав старых лаптей, насыпали в них мелкого песка и подбрасывали вверх. Ударившийся о землю "снаряд" обдавал нас облаком пыли. Играли в лапту тряпичным мячом, играли в прятки, в козны (бабки) и рюхи. В сухое время осени разводили в лесу костер, пекли картошку, высоко залезали на деревья и воевали еловыми шишками. С мая до заморозков бегали босиком, не потому, что не было обуви, а так было лучше. 

А когда я подрос, отец стал брать меня на работы не в качестве помощника, а, как говорят, "в товарищи". Бывал c ним на севе, покосе, жатве, на молотильном току, на мельнице, на заготовке дров. После уборки картофеля ездили в сосновый бор закапывать часть урожая в ямы на зимнее хранение. Однажды ходили рыбачить на "пожни" под деревню Село, ночевали в сеннике. 

Чарующее впечатление на меня производил лес и пребывание на мельнице. В большом лесу слышатся таинственные звуки, и испытываешь в душе легкое волнение и беспокойство. В лесу осеннем остро ощущаешь свежесть и приятную грусть угасания природы. На мельнице же волнует шум воды и мелодичное позвякивание вертящихся жерновов. А какое удовольствие было посидеть под бабкой овса на сжатом поле, покувыркаться в обмолоченных снопах и в ворохе зерна на току, вспугнуть стаю воробьев, сидящих на скирдах!

В детском воображении многое в природе было таинственным. У нас говорили, что кроме змей обычных есть змеи летучие. Однажды был я на Круглой полосе, вижу: у одинокой березы вьется стая птиц. Птицы кричат на разные голоса, взмывают к вершине дерева и камнем бросаются вниз. Я подумал, что это летучие змеи, и быстро зашагал к деревне. Когда я впервые услышал воркование лесного голубя, отец сказал, что это Никита-Сокол, так у нас называли эту птицу. Мне сразу представилась огромная птица-получеловек с большой бородой. Но в основном деревенские страхи были связаны с воображаемыми чертями и покойниками.

 А вообще-то деревенские дети были нетрусливыми и любознательными. Первый трактор скромных размеров казался нам огромной машиной. На станции мы восхищались пыхтящим паровозом, движущимся составом и огнями семафора. А что говорить о летящем в небе самолете! 

Бывали в деревне и происшествия. Однажды поздним вечером в деревне раздались вопли и плачь. Все вышли на улицу. Дядя Ваня Шамаев встает перед обществом на колени и просит поискать воров, которые днем украли всю праздничную одежду. Какой страх овладел нами, когда в темноте все мужики с ружьями и топорами пошли в лес. Вернулись поздно, вещи нашли под елкой, а воры убежали.

Как-то заблудилась дедушкина корова, и ночью ее заломал медведь. Отец взял ружье и пошел искать медведя. Сколько я пережил тогда в страхе за жизнь отца! Вернулся он поздно вечером, медведя не нашел, а моей радости не было конца. 

Еще один случай. Перед праздником мы с отцом выгружали лес из реки на берег. Я сидел верхом и правил лошадью. Отец в воде зацеплял бревна веревкой, а лошадь их вытаскивала. После окончания работы пошли в контору за расчетом, но по какой-то причине нас в тот день не рассчитали. Расстроенный отец печально произнес: "Ну, сынок, нам нечем отпраздновать праздник". Так мне было его жалко! 

Восьми лет я пошел в первый класс. Мама сшила из домотканого материала сумку, отец купил галоши на валенки. Благодаря заботам матери я был одет чисто и опрятно, о чем не раз при встречах с родителями говорила моя первая учительница Александра Константиновна Цветаева. В теплые сентябрьские дни из школы ребята шли, не торопясь. По дороге играли в войну, разводили костер и отдыхали на большом камне. 

Запомнилось начало коллективизации, тревожное для жителей время. Первый колхоз организовался в Мартюшине. На гумне установили первую молотилку на конном приводе. Барабан молотилки издавал сильный звенящий звук. Он напоминал о том, что деревенской тишине наступает конец. Не хватало в то время грамотных организаторов новой жизни, поэтому много ценностей было разрушено. В парке мартюшинского зажиточного крестьянина Чесулева построили скотный двор, разрушили поповские дома, две часовни, памятники генералу Шишкину, а в Кузнецове – подполковнику Кутузову. Сейчас все жалеют о разрушенных памятниках старины, но что поделаешь, время было такое.

Когда идешь по нынешнему Мартюшину, не увидишь покосившихся домов с соломенными крышами и стен, утепленных потемневшей осокой. Но деревня была бы еще уютнее, если бы зеленел вековой чесулевский парк, березовая роща вокруг церкви и поповские яблоневые сады.

                                               

           На хуторе

Хутор Рядки был в трех километрах от Нескучая. Сохранилось предание, что на том месте до "литовского разорения" стояло большое село с церковью, где ежегодно в какой-то день проводилась большая ярмарка. При рытье колодцев и других земляных работах здесь находили предметы крестьянского обихода, а на небольшой речке Доброй заметны остатки плотины. В полукилометре от хутора есть лесное озеро, где водились щука, окунь, налимы. Места лесные, красивые. На хуторе проживало десять семей, когда-то переехавших из Мартюшина. А рядом был еще хутор Пирогово с несколькими семьями.

В Рядках организовали коммуну "Гигант", все ее члены были родственниками. В 1932 году родителям посоветовали перебраться в Рядки, что они и сделали. Сдали в коммуну инвентарь, скот и семенное зерно и поселились во второй половине дома Павла Парфеновича. Вспоминается случай, когда на общем собрании коммуны проводилась так называемая чистка. У тех, кого исключали из коммуны, имущество сразу же описывалось. Председатель сельсовета каждому главе семьи задавал вопросы: кто такой, откуда приехал, чем занимался и тому подобное. Наш отец был робким человеком. Как сейчас вижу его испуганное лицо, в даче ответов он путался. Выручили отца другие коммунары, и его оставили в покое. Исключили тогда семью уже пожилого сектанта Ильи. Этот Илья прожил в Рядках до глубокой старости. Интересной была встреча с ним в 1948 году. Я приехал в отпуск уже в звании капитана, и мы пошли с отцом из Горки к Илье за медом. Он продал мед по 25 рублей за килограмм и сказал: "Вот, Василий Иванович, коммунисты меня разорили, а сейчас и твои дети стали коммунистами, однако, мед просите у меня, а не я у вас". Когда в коммуне случалось воровство, виновников к суду не привлекали, так как там были все свои. Подобные дела моим родителям были не "по духу", и в 1934 году мы переехали в Горку на родину матери.