Горка

 В то время в Горке было сорок домов по берегам ручья, впадающего в лесную речку Кову. Вскоре после революции на этой речке недалеко от деревни соорудили мельницу, а рядом с ней предприимчивый горский мужичок во времена НЭПа завел небольшое колбасное производство. Дело оказалось не прибыльным и вскоре закрылось. После войны мой отец с помощниками мельницу восстановил, но нужды в ней скоро не стало, и ее опять забросили.

Издавна в верховьях Ковы между Горкой и Заковьем заготавливали лес, а весной его сплавляли в озеро Шлино. На сплавные работы привлекалось множество поденщиков. Плоты формировались на озере и перегонялись тихим ходом с помощью "косораги" до деревни Комкино. Что такое косорага? Это плот, посередине которого стоял барабан с канатом. Конец каната с якорем на конце завозился на лодке вперед, люди вращали барабан, и косорага вместе с лесом перемещалась на десяток километров за ночь. Далее по реке Шлине лес доставлялся в Гадыши на лесозавод и в Вышний Волочек. Однажды, в конце апреля 1934 года, четыре молодые девушки из деревни Остров по наряду сельсовета поплыли на лодке на косорагу. Лодка перевернулась, и трое утонули. Помню, гробы девушек стояли около церкви в Мартюшине. Старшей из них раскрасавице Дуне Павловой было всего 22 года. Крест на ее могиле сохранился до наших дней. 

В пятистах метрах на юго-восток по тропе, ведущей на Мокрый луг, есть скопление довольно крупных камней. Это место называется Кладами. Между Горкой и деревней Кузнецово вдоль дороги сохранилась небольшая сосновая рощица. Любопытно, что поблизости от нее ни одной сосны нет, только лиственные деревья. По преданию – возможно, до постройки церкви в Мартюшине – здесь было кладбище. Во время Отечественной войны на нем хоронили воинов, умерших от ран в полевом госпитале, который в 1941 году размещался в Горке, в том числе и в нашем доме. После войны их останки были перезахоронены на фировском кладбище. На сопке между Кузнецовым и озером Шлино привлекают внимание несколько вросших в землю плоских камней. Это место называют Могильниками, но никто не помнит, кто там захоронен: люди или павший скот. 

Народа в деревнях тогда было много, и молодежь не стремилась в город. В Мартюшинскую неполную среднюю школу ходили пешком, преодолевая каждый день туда и обратно десять километров. Бывало, соскучившись по своей бабушке Паше, я шел после уроков в деревню Святково, где она жила у средней дочери Татьяны. Необычно живописны те места: плотно укатанная песчаная дорога, по сторонам высятся могучие сосны, у их подножья сверкает различными красками сухой мох, где-то далеко стучит дятел. Обитала бабушка в отдаленном от деревни домике на крутом берегу Шлины, рядом с небольшой сосновой рощей. 

Темная осенняя ночь, за окном от порывов ветра, плавно покачиваясь, шумят сосны. После ужина и чая, при слабом свете керосиновой лампы сидим с бабушкой у теплой печки, ведем душевный разговор. Она много рассказывала о своей молодости (а родилась она за год до отмены крепостного права), о жизни крестьянской, о людях хороших. Однажды бабушка спросила, что я буду делать после учебы в Мартюшине. Я ответил: хочу дальше учиться. Бабушка вздохнула: плохо жить в чужих людях, живи в родительском доме, паши родную земельку. Она не представляла жизни без деревни и всех, кто уезжал из родного гнезда, очень жалела. Семилетнее образование в то время не было обязательным, и закончивших четыре класса уже не принуждали ходить в школу. Поэтому многие ребята из отдаленных деревень в пятом классе прекращали учебу. А закончивший семилетку считался весьма грамотным человеком и без труда устраивался почтовым работником, библиотекарем, заведующим клубом или счетоводом и даже учителем начальных классов. Из тех, кто учился здесь со мной в 1930 - 1936 годах, образование, кроме меня, продолжили: Борис Рыжиков (стал учителем), Михаил, Владимир и Дмитрий Артамоновы стали офицерами, а их брат Виктор выучился на ветфельдшера. Петр Тукачев из Яхнова и Василий Мамаев дослужились до полковничьего звания, Сергей Иовчук был доцентом университета. Его старший брат Михаил  (не моего поколения) – профессор, член-корреспондент Академии наук, другой брат Анатолий – видный инженер железнодорожного транспорта. 

А учили нас в то время Петр Степанович Котов (погиб на войне с Финляндией), Иван Федорович Турчанинов, Анатолий Викторович Покровский, Марциньчик, Чумовицкая и другие. О Покровском расскажу побольше. Он был сыном валдайского священника, в Мартюшино прибыл в 1934 году и преподавал зоологию. Бывало, даст нам самостоятельную работу, а сам сидит на стуле и дремлет. Дерзкие ребята делали ему замечания: "Анатолий Викторович, у вас галстук на боку!" Он спокойно отвечал: "Галстук, ребята, я ношу не для фасона. Им удобно очки протирать". Или: "Анатолий Викторович, у вас сапог в навозе!" Ответ: "Я сегодня корову доил и, видимо, испачкал". После войны его назначили председателем колхоза. Зарплату он установил себе сам, очень небольшую. Говорил, что если колхоз поднимется, то можно будет прибавить. Но здесь дела у него не пошли, и он вновь стал учительствовать. 

Учеба не освобождала деревенских ребят от вечных крестьянских забот. Зато как мы отдыхали по воскресным дням и праздникам! Перед началом очередной недели, вечерком, молодежь собиралась у кого-нибудь под окнами, и начиналась пляска. На гармошке играл я, а Саша Корягин – на балалайке. Пели "Семеновну"  и "Страдание" под мотив "Новгородской" частушки, только более протяжного исполнения. Зимой в каждой большой деревне проводились так называемые "скопы". На собранные деньги откупали на вечер большую избу, где пели, плясали. Слова песен были про любовь, тяжелую работу и о сиротстве. Парни пели на тему более мужественную: о победе или поражении в драке с недругами. На эти вечера приходила или приезжала на лошадях и молодежь из других деревень.

В церковные праздники гуляли по деревням. Пасху и Троицу отмечали в Кузнецове, где молодежь собиралась под вечер у часовни на живописном крутом берегу Ковы. В Софиевке 12 июля отмечали Петров день. В Казанскую – 21 июля – собирались в Мартюшине. В Ильин день – 2 августа – гостей принимали в Каменнике. В Успенье – 28 августа – гуляли в Горке, на следующий день – в Луке. Праздник иконы "Знамение" – 10 декабря опять же отмечали в Горке. 

Как проходили праздники. Гости и молодежь собирались к обеду. После застолья человек по 10 - 15 с гармонистами не спеша прогуливаются и поют "Новгородскую", другие группы пляшут и поют частушки. Замужние женщины и мужики, сидя на завалинке или бревне, смотрят и обсуждают достоинства парней и девушек, особенно их наряды. А праздничная одежда была хотя и не дорогая, но настроение поднимала, потому что редко она надевалась. Вдруг где-то возникает драка. Весь народ бегом туда. Родственники разнимают драчунов, остальные смотрят: все же не часто это бывает, хотя и плохое, но зрелище. Драка закончена, все опять поют и пляшут. Надо сказать, что среди парней пьяных почти не было, а девушки совсем не выпивали. Напивались и заводили драку парни не почтенных родителей, и таких семей было мало. 

Развлечений прибавилось, когда в Горке открыли клуб и поставили приемник на батареях. Народ ходил туда слушать радиопередачи. Бывали в клубе и самодеятельные концерты. Под мою игру на гармошке пели "Коробочку", "Когда б имел златые горы", "На муромской дорожке" и другие. Главными певцами были моя мама и ее двоюродная сестра тетя Клавдия. Один раз приезжали артисты из Бологоя со спектаклем по книге Я.Гашека про солдата Швейка.

Когда я подрос, отец с матерью отправились на заработки в Бологое. На ручном станке они щепали кровельную лучину. Их заработка хватило на покупку двухрядной хромки. Блеск черного лака, узоры на мехах, белизна клавиш и мелодичность звучания инструмента всех покорила. Я испытывал безмерную радость. До этого я играл на трехрядке русского строя. Подбирать мелодии на ней было очень трудно, а новую гармонь я освоил быстро, но учился днем и ночью. Еще я неплохо играл на гитаре и мандолине, а когда стал служить в армии,  вдобавок освоил баян и аккордеон, но гармошка мне роднее. Понимал музыку и мой отец. Бывало, придет с работы и первым делом скажет: "Сынок, поиграй". После войны он любил слушать песню "Раскинулось море широко" в исполнении Л. Утесова. Поставит на патефон пластинку и под слова "Напрасно старушка ждет сына домой" тихонько плачет.

 

             Фирово

В 1936 году меня приняли в 8-й класс Фировской средней школы. Директором был Николай Иванович Бельтенев, а моим любимым учителем со временем стал историк И.В. Васильев. За три года учебы пришлось сменить пять квартир. А сначала жил у старушки Соломониды. Она держала меня строго, и учился я хорошо. Другим постояльцем у нее был бухгалтер райпотребсоюза Василий Петрович Троицкий. До 30-х годов он служил дьяконом в бологовской церкви. Однажды, увидев, что я переписываю непристойное стихотворение, он сказал: "Напрасно ты это делаешь, читай больше". Он привез из Бологое (у него там был свой дом) полное собрание сочинений Н.В. Гоголя, и я прочитал все эти книги. А радио послушать я ходил к нашему дальнему родственнику Андрею Ермолаевичу Пешехонову. Его сын Владимир впоследствии стал доктором экономических наук и профессором Ленинградского университета.  Любил я бывать и на станции Куженкино, где жила моя тетка Катя. Там был небольшой гарнизон, и я любовался офицерской выправкой, с восторгом смотрел на строевые занятия солдат и развод караулов под духовой оркестр. Звучала и строевая песня с таким припевом: "Эй, комроты, даешь пулеметы, даешь батареи, чтоб было веселей!"

Летом 1938 года мои родители решили поискать счастья в поселке Медведево. Отец развозил на лошади хлеб по магазинам, а мать стала хлебопеком. Жили на квартире. Я приехал к ним, чтобы там закончить десятый класс. Пришел в школу – ни друзей, ни знакомых. Чувствовал себя неуютно и, проучившись с месяц, попросился у родителей обратно. Мама долго уговаривала остаться, обещала купить килограмм колбасы. Сейчас кажется смешным – за килограмм колбасы решить важный вопрос, но по тем временам этот килограмм, видимо, что-то значил. Так я вернулся в Фирово. На квартиру определился у дяди Афанасия Антипова. С его сыном Мишей я учился в одном классе. Жили они в деревне Жолобово рядом с поселком. У них я чувствовал себя, как дома. Простые и доброжелательные, они содержали меня за сто рублей в месяц. Питание было хорошее, крестьянское: щи с мясом, картошка в разном виде, молоко. Забегая вперед, скажу, что Михаил Антипов стал учителем, работал завучем восьмилетней школы на заводе "Труд". А родители мои скоро вернулись в Горку. Они сделали это по совету Троицкого, считавшего, что лучше быть в деревне первыми, чем в городе последними.

 Учеба подходила к завершению. Перед выпуском, в одно солнечное воскресенье девочки и ребята пошли погулять в небольшую сосновую рощу на берегу реки Граничной. Зиновий Никитин забрался высоко на дерево и спел нам замечательную песню "Как много девушек хороших". Нет Зены, он отдал свою юную жизнь на фронте Великой Отечественной войны. Не стало и другого одаренного парня Саши Бухарова. Молодым офицером он погиб в танковом сражении в первый месяц войны. 22 июня 1939 года на выпускном вечере в своей краткой речи учитель физики Виктор Федорович Дьячков посоветовал ребятам поступать в военные училища, а девочкам – в пединституты. Его совет отвечал сложной международной обстановке того времени. По резкому характеру и отличной выправке Дьячков больше походил на военного. Он и стал военным и погиб на фронте.

Впереди была армия. Запомнилось сообщение о заключении мирного договора с Германией и слова моего отца: "Обманут нас немцы".  В сентябре пришла повестка о явке 18 октября на сборный пункт. Среди призывников были и учитель из Жабен Яков Абрамов и завуч фировской школы Вячеслав Александрович Опекунов. В назначенный день мама напекла "попутников", и утром меня проводили за ворота деревни. В Фирове сформировалась большая команда стриженых ребят, настроение у всех было приподнятое, каждый считал почетным долгом послужить в Красной армии. Но никто не знал, не предчувствовал, какие испытания и жертвы будут принесены на алтарь Отечества.

Итак, 19 октября нашу команду привезли в Бологое, где формировался большой эшелон. В тот же день на станцию прибыл эшелон с пленными польскими офицерами. Один из них на чистом русском языке спросил: "Ну что, ребята, в солдаты поехали?" Кто-то из наших ответил: "Не в солдаты, а в Красную армию". 

Призвали в армию и моего отца. Ему было уже под пятьдесят. Служил он с топором в руках под Москвой в стройбате. 

 А на нашей малой родине в начале войны около деревни Мартюшино были сооружены полевые аэродромы. Фронт проходил недалеко, поэтому в нашем небе происходили воздушные бои. Сбитые самолеты погребены в озере и болотах, пара бомбовых воронок около Горки и Острова не заросли до сих пор. 

 Мой брат Дмитрий жил дома до 1943 года. Он рассказал мне о гибели двух летчиков. Лейтенант Дегтярев летом 1942 года на самолете ИЛ-2 врезался в дорогу на Паршуково недалеко от Нескучая. Похоронен, на памятнике написано, что он сбил двадцать самолетов. У деревни Каменник, при выходе из леса Липуха, осенью 1941 года упал, тоже на ИЛ-2, летчик 20-ти лет из Витебска Щедов Александр Иванович. И брат, и мама участвовали в его похоронах.

Вспоминаю я и своих горских друзей по учебе, деревенскому труду и веселью. Война нас разъединила навсегда. Яков Иванов, Яков Зайцев, Алексей Кудряшов, Алексей Гаврилов, Василий Буданов, Александр Корягин погибли в боях в 1941 году. Вечная им память! Миша Шаврин и Петя Иванов тоже воевали и остались живы. Вечная память и моим старшим землякам, погибшим в боях за Родину: Шаврину Петру Петровичу, Корягину Павлу Андреевичу, Малышеву Михаилу Андреевичу, Корягину Алексею Андреевичу, Кудряшову Ивану Петровичу, Рябову Ивану Петровичу, Иванову Михаилу Ивановичу, Маслову Степану Васильевичу.

                                           1977 г.