Бологое пошел на восток через Ярославль, Киров, Пермь. За Уралом наступала зима. В конце октября прибыли в Кемерово. После помывки оделись в военное обмундирование. Вместо ожидаемых сапог получили ботинки с обмотками. Многие были огорчены, а я подумал: "Значит, так надо". Разместились в добротной казарме. На железных кроватях соломенные матрасы, белоснежные простыни, теплые одеяла. В столовой тоже образцовый порядок и хорошо приготовленная пища. Распорядок дня в полковой школе оказался таким, что не было времени предаваться размышлениями о доме. Все расписано по минутам. Готовясь к торжественному параду 7 ноября, каждый день по несколько часов занимались строевой подготовкой, изучали винтовку, станковый пулемет "Максим", военную топографию и еще ходили на лыжах. Большим испытанием для меня стали утренние занятия в классе – меня одолевала сонливость. Командиром отделения у нас был культурный и хорошо подготовленный сержант Карабешкин. Наш замечательный начальник полковой школы (его фамилия забылась) имел звание старшего лейтенанта, а его заместителем был высоких человеческих качеств лейтенант Мешков. А командир дивизии по выходным дням, случалось, запросто приезжал к нам поиграть в шахматы и домино. Однажды он показал нам приемы заряжания винтовки на быстроту. Очень четко продемонстрировал. Надо сказать, что в то время присвоением очередных воинских званий командиров не баловали, и батальонами командовали капитаны, а полками – майоры. В тот период только что прошла волна репрессий в армии. До моего прибытия был арестован и командир нашего полка. Однажды на политинформации кто-то спросил политрука, в чем проявлялась его враждебность. Политрук ответил, что враги действуют скрытно, и это не просто заметить. Такой ответ нас вполне удовлетворил.

В декабре, вскоре после начала  войны с Финляндией, встретился с земляком Громовым из Бухолова. Он сказал, что завтра их отправляют на финский фронт. На второй  день я обратился к начальству с просьбой отправить и меня. Мне разъяснили, что сначала надо окончить полковую школу и получить звание сержанта. И я ушел ни с чем. Один за одним батальоны полка убыли на фронт, а личный состав полковой школы остался.  Мы стали часто нести караульную службу. Однажды в составе караула я охранял за городом ангар с самолетами. Старшина про нас забыл, пищу не подвезли, телефонной связи не было, и мы целый день были голодными. Вспоминаю, с каким удовольствием я прочитал в дивизионной газете заметку о себе. Вырезал ее и отправил домой. А когда в конце января 1940 года мне предложили учебу в Тюменском пехотном училище, я с удовольствием согласился. Перед этим вместе с лейтенантом Мешковым пришлось сопровождать до Красноярска эшелон с новобранцами. Я ведал продовольствием, имел запас сухарей в мешках, галеты и сахар. В Красноярск мы прибыли ночью, и Мешков направил меня в качестве связного в штаб части. В кабинете, где мне надлежало быть, сидел немолодой и очень опрятно одетый майор с двумя "шпалами" в петлицах. Он предложил мне сесть. На стуле я сразу же уснул. Он дважды будил меня и на второй раз довольно сердито спросил: "Тебя спать сюда направили?". Будущих солдат мы сдали и оформили соответствующие документы. А оборудование эшелона сдать полностью не удалось, так как местные жители успели растащить часть ведер, досок и фонарей. Возвращались пассажирским поездом. В Ачинске, в долгом ожидании пересадки, посмотрели город и помылись в бане. Потом мой начальник  познакомился с молодой женщиной и любезно предложил проводить ее до дома. На следующий день после возвращения в Кемерово мне вручили документы, и я отправился на учебу в Тюмень.

После прохождения в училище мандатной комиссии меня зачислили в пулеметную роту капитана Войтенко. Училище состояло из двух батальонов. Один из них размещался в военном городке  на окраине города, второй – в  старинных казармах в центре на крутом берегу реки Туры. А в летнее время курсанты выходили в лагеря под Тюменью. Учеба сопровождалась большой физической нагрузкой, она запомнилась мне навсегда. Утренняя физзарядка, работа на снарядах, преодоление полосы препятствий, приемы рукопашного боя и вечерняя прогулка в строю – это было каждый день. А по выходным дням полагался обязательный спортивный кросс (марш) на дистанцию в 25 километров. Однажды в мороз, доходивший до 40 градусов, мы на трое суток вышли на полевые занятия. Занимались тактикой, в промерзшей земле отрывали окопы, в лесу из жердей, хвойных веток и снега сооружали чумы для отдыха. А по учебе я был первым номером пулемета "Максим". Должность почетная, но требовала дополнительной нагрузки: каждый день я переносил его на занятия и обратно, разбирал для чистки,   смазки и намотки сальников. Кроме учебы, курсанты несли и караульную службу. Несколько раз я ходил дневальным на конюшню, выгребал навоз и до блеска чистил лошадей. В выходные дни, как правило, проводились разные соревнования, несколько раз нас водили строем в драмтеатр, и очень редко курсанты бывали в городском отпуске в одиночку.

 Все физические и моральные тяготы военной службы я переносил хорошо. Питание у нас было разнообразное, спали  по 30 человек в комнате, но это не мешало нашему крепкому сну. Польза от военной службы огромная. Ты не только познаешь военное дело, но и получаешь хорошее физическое и нравственное воспитание: трудолюбие, честность, бережливость, аккуратность и неприхотливость в быту.

 В начале июня 1941 года состоялся первый выпуск старшего курса. Обмундирование выпускникам пошили в мастерской, выдали хромовые сапоги, блестящие командирские ремни и планшетки. Мы завидовали ребятам, командирская форма одежды их совершенно преобразила, и нам не верилось, что еще вчера они выглядели по-другому. Мы продолжали учиться. О нападении Германии нам стало известно в лагерях под деревней Воронино. После хорошего обеда на открытом воздухе едва разошлись по палаткам на часовой отдых, как просигналили подъем. Собрались на митинг. После митинга было не до отдыха, все обсуждали происшедшее. По своему воспитанию мы считали, что через несколько дней немцы будут разбиты. Но бывший учитель курсант Зубов сказал, что война будет длительной и жестокой. Мы стали упрекать его в малодушии – не распространяй, мол, панические слухи. Но Зубов был старше и грамотнее нас, и он оказался прав. Третьего  июля мы прослушали по радио речь Сталина, а через несколько дней был объявлен приказ командующего войсками округа о присвоении нам звания  лейтенант. В этот же день мы получили новую форму и к вечеру были уже на станции. Погрузились в товарные вагоны и поехали на запад, а куда конкретно – не знали.

Теперь можно подвести итоги обучения в училище. На должность командира пулеметного взвода я был подготовлен. Но не более. Училище молодое, в нем не было хорошо оборудованных классов, наглядных учебных пособий не хватало, историю военного искусства не изучали. Среди преподавателей до десятка человек были участниками гражданской войны и боев с японцами на реке Халхин-Гол, однако я не помню ни одной встречи, на которой они поделились  бы боевым опытом. Слишком много внимания уделялось физической закалке и недостаточно было теоретической подготовки, и весь наш тактический кругозор замыкался на стрелковой роте. Возможно, многое мы не успели пройти, так как из-за начала войны не доучились полгода, а это срок немалый.

Тем временем нас везли в Поволжье. Навстречу попадали эшелоны с эвакуированными гражданами, с оборудованием фабрик и заводов. В Уфе долго стояли. Несмотря на общую сознательность и дисциплинированность, отдельные товарищи в сильном опьянении шатались по путям. Их пришлось силой затаскивать в вагоны. Скоро я, в числе четырех десятков человек, попал на формирование Ульяновского пехотного училища.

Под училище было выделено большое, очень красивое старинное здание. Курсантов еще не было. Разместились со своими пожитками на нарах, и я тяжело заболел. Должно быть, застудился, когда спал на полу вагона. Поправившись, вместе с двумя своими сослуживцами-лейтенантами нашел частную квартиру на краю города. В начале сентября училище сформировалось, набрав около двух тысяч курсантов. Наш учебный батальон разместился в огромном помещении бывших мастерских. В нем не было ни одной перегородки. Там курсанты и спали, там и занимались около своих нар. А в основном занятия проводились в поле на окраине города. Там же был построен тир для стрельбы из винтовок на дистанцию двести метров. На месте тира раньше было два кладбища: русское воинское и татарское. Стрелять из станковых пулеметов и минометов перебирались на так называемый Попов остров на Волге. Осенью ездили в колхозы на уборку урожая, а зимой заготавливали дрова для училища.

Программа обучения курсантов была рассчитана на полгода. После завершения учебы без сдачи экзаменов присваивались воинские звания  лейтенант или младший лейтенант. Несмотря на плохие условия размещения и скудное питание, при большой физической нагрузке учились прилежно, грубых нарушений дисциплины не было. Почти все занятия проводили командиры взводов: изучение уставов, тактика, строевая, огневая и физическая подготовки – все лежало на совести командира взвода. Распорядок дня у взводного был такой, что на отдых оставалось лишь 5 - 6 часов. Вот и пригодилась физическая закалка, полученная в Тюмени.

Но жизнь есть жизнь, и молодость свое возьмет. В самом конце лета я познакомился с моей будущей женой –17-летней Маргаритой Охотниковой. Ее дом находился рядом с нашим училищем. Я заходил к ней попить чайку и посидеть в домашней обстановке, по которой изрядно соскучился за два года казарменной жизни. Изредка мы ходили с ней в кино и драматический театр.

В феврале 1942 года из моего взвода дезертировал курсант У-в. Он был родом из соседней Куйбышевской области. В тот же день меня отправили разыскивать беглеца. До его села я добирался поездом, а последние 40 километров ехал на попутной подводе. Райотдел НКВД организовал арест   У-ва, и мы с ним отправились в Ульяновск опять же попутным транспортом: на лошадях, на тракторе и автомобиле. В пути дважды ночевали в селах. На суде военного трибунала У-в оправдывался тем, что соскучился по дому, хотел погостить, а потом уехать на фронт. Его приговорили к восьми годам с отправкой на фронт. Летом того же года он погиб в одном из боев.

А мое знакомство с Маргаритой между тем перешло в привязанность и любовь, и 4 марта 1942 года мы оформили брак. В день свадебного торжества Рите, только что устроившейся на завод ученицей-комплектовщицей, стало плохо. У нее определили сыпной тиф, и болела она тяжело и долго. Я стал жить в ее семье. Старший брат жены уже был призван в армию, скоро уехал на фронт и ее отец, а саму Риту стали от завода посылать  за город рыть окопы. Всех нас мучали мысли о войне, в каждом чувствовалась физическая и моральная усталость. Наши войска отступали, конца войны не видно, многие получали печальные сообщения о гибели родных. Больной дедушка жены Иван Семенович Лопатин то и дело расспрашивал меня о делах на фронте и проклинал Гитлера.

Вернусь немного назад. Как только я приехал в Ульяновск, написал домой в Горку и получил ответ. Мой отец, которому шел 48-й год, был мобилизован в строительный батальон, дома оставалась мама с подрастающими братом Димой и сестрой Аней. Но после взятия немцами в середине октября 1941 года города Калинина писать я перестал, полагая, что моя деревня захвачена. Переписку возобновили в декабре после освобождения Калинина. Отец в рабочем батальоне страшно голодал, писал   мне об этом. Сейчас я со слезами жалости задаю себе вопрос: почему я не послал ему денег? Оправдание: сам их не имел – но надо было послать даже последний рубль.

В июле 1942 года в Ульяновске хоронили боевого генерала П. Е. Шурова, предвоенные годы возглавлявшего вновь открытое Ульяновское бронетанковое училище. Умирая в московском госпитале от ран, полученных под Сталинградом, он просил похоронить его здесь. На траурной церемонии мне было поручено командовать отделением наших  курсантов, производившим прощальный залп.

В марте 1943 года умер Иван Семенович. На нем, трезвом и работящем сыне крестьянском из Вятской губернии, держалась вся семья моей жены. А в сентябре я был направлен для учебы на военную кафедру Московского института физкультуры. В это время мой брат Дмитрий уже был на военной службе в зенитной части и находился в Казани. Чтобы встретиться с ним, я поехал через Казань. В военной комендатуре города мне сообщили, что недавно была передислокация войск, и поэтому местонахождение брата пока не известно. Тогда я поехал в ту сторону, в которой с поезда наблюдал зенитные пушки. Сойдя с трамвая, обошел несколько батарей и к вечеру нашел брата. С ним служил и наш земляк Василий Корягин. Угостил их пивом, поговорили о родной деревне и сфотографировались. Мы не виделись с братом четыре года, и счастью нашему не было конца. Служил он первый год и за короткое время отведал и голода, и холода. Я отдал ему свои наручные часы, чтобы он при надобности обменял их на хлеб. Расставание наше было трогательным, брат заплакал, ведь впереди была неизвестность, и нам было о чем погоревать. 

Живя в Москве, однажды я узнал, что тетя Катя, сестра мамы, возвратилась с семьей в столицу с Кавказа, куда был откомандирован ее муж-офицер. В выходной день приехал к ним. Сколько было радости, столько же и горя! При наступлении немцев они оставили там все имущество, в чем ходили, в том и уехали. Они привезли немного муки, и тетя Катя всю ночь пекла блины – напряжение в сети было слабым, и плитка нагревалась очень долго. В то время мой отец находился в рабочем батальоне под Москвой в Павловском Посаде. В следующее воскресенье я поехал к нему. Пришел в барак, стена покрыта инеем, отец в сапогах, верхней одежде и шапке лежит на кровати около входной двери. Сварили котелок картошки, выпили четвертинку мутной водки, закусили и вместе с отцом поехали в Москву. Переночевали, и отец поехал обратно. А я, получив краткосрочный отпуск на пять дней, вечером с тетей Катей отправился в путь до Горки. В Фирове нас встретила на дровнях еще одна сестра мамы тетя Таня. Подъезжаем к деревне, и не верю этому счастью. Наконец-то встретился с мамой, родными и земляками. Повидался и с нескучайскими родственниками. И всюду я видел напряженный труд людей, в сознание которых нависшая угроза порабощения вселила серьезное отношение к общественному долгу.

1944 год начался с печального события: прожив лишь шесть недель, в середине января умерла наша доченька Таня. Весной того же года меня назначили командиром учебной роты. Кроме прочих добавилась забота и о сохранении ротного имущества. А в январе 1945 года вышла директива Главного управления кадров Красной Армии "О приобретении боевого опыта командно-преподавательским составом военно-учебных заведений", и группу офицеров из нашего училища, включая меня, командировали на 3-й Украинский фронт.

                       Подготовил