Как легко пишутся письма сегодня. Поработал на клавиатуре букв и цифр, нажал кнопку, и полетело твоё письмо в мировую информационную сеть, точно угадывая место приземления, даже через тысячи вёрст.

А передо мной – пожелтевшие листочки, написанные ручкой, карандашом, плохими чернилами почти семьдесят пять лет назад.

На одном из писем приписка: "посылаю без марки, может быть, дойдёт".

Это писали мама моя и папа своей маме и тёще, моей бабушке в Сталинабад (ныне Душанбе), оба они называли её в письмах "Родная!".

Бабушка сохранила письма 1941 года, и они стали в нашей семье реликвией, жестокой реликвией войны.

Мы жили в одной из коммунальных квартир Ленинграда на Петроградской стороне (Успенский переулок, дом 5/15, кв. 3). Папа работал слесарем-сборщиком 6 разряда, получал зарплату, которая позволяла содержать семью, где было уже двое детей, а 2 апреля 1941 года моя 29-летняя мама родила дочку.

Папа писал в те дни своему отцу в Батуми:

"…Роды прошли удачно, рожала она в том же родильном доме, где рожала Эли и Жору, там она уже свой человек…".

Мама пишет:

"Здравствуй, Родная! Разрешилась я девчонкой, что огурчик, 3 кг 300 грамм, крепенькая. С белым пушком на голове… Иосиф взял отпуск и ухаживал за ребятами прекрасно - кормил, возил в цирк, приходил ко мне по два раза в день… Девчушку все зовём Иринкой, но Старик (батумский дедушка) просит назвать её именем своей матери - Беатрисса… Не знаю - сложное имя и обидеть старика не хочется, там посмотрим… Ребята от девочки в восторге - живая игрушка!... Сейчас только принесли деньги от тебя. Не знаю, как и благодарить, пусть будут на счастье третьего ребёнка…

                   5 апреля 41 года. Катя".

В мае 1941 года бабушка была у нас в гостях.

19 июня 1941 года мама пишет:

"На 13-ый день твоего отъезда у Иоси на работе брызнуло олово в лицо, обгорели здорово лоб, под глазом и руки. Сейчас он снова на работе".

Помню… Папа приходил с работы, открывал дверь, я уже стояла у порога, он подхватывал меня сильными руками, кидал вверх, а я кричала от восторга. Я помню это и сейчас, когда мне 80 лет.

Мама очень любила меня, помню её крепкие объятия, помню тёплую булочку, облитую белой глазурью, которую она по утрам приносила из булочной специально для меня.

"Опять балуешь девчонку, Катя…", - ворчал папа, а мама не возражала. Как будто знала, что недолго сможет побаловать  дочку…

22 июня началась Великая Отечественная война. Она растянулась на 1418 дней и ночей. 872 дня из них длилась ленинградская блокада. Через полгода из нашей семьи в живых осталась одна я…

Письмо  без даты:

"…Когда теперь увидимся! Проклятый немец. Мало ему крови, ещё надо, но наша армия даст ему отпор, хоть он и силён. Надо будет, пойду на защиту нашего Л-да, ребят куда-нибудь устрою, сегодня пойду рыть окопы… Через каждые десять дней буду давать тебе телеграммы и ты в свою очередь… Не волнуйся - наша армия не сдаст Л-да! Мужчины из нашей квартиры уже ушли на фронт… Иосифу вчера дали отсрочку… В нашем доме образцовая дисциплина. Будем надеяться на скорую встречу…".

Этой  надежде не суждено было сбыться…

Письмо без даты:

"Отец бросил всех и ушёл на фронт добровольцем, в настоящий момент он в лагерях на учёбе, но адреса не знаю ещё…".

В этом же письме мама сообщает бабушке:

"Эли уехала со школой в лагерь. Только сегодня имею её адрес: МЖД, ст. Боровичи, Мошинский район, Семенковский сельсовет, Климковская НСШ, 1 класс".

Вместе с письмами хранились у бабушки и телеграммы – каждая из них документ истории почтовой связи в годы войны. На чём только не наклеивали телеграфные ленты. Были ещё и довоенные бланки. А были и листы из книг на разных языках.

Сохранились короткие телеграммы, вот три из них:

"Иосиф ушёл добровольцем";

"Иосиф фронте здоров".

14 октября 1941 года в Сталинабад ушла телеграмма:

"Деньги получила. Спасибо. Здоровы. Целуем. Иосифа нет".

В электронную Книгу Памяти на Пискарёвском кладбище в Ленинграде занесено имя моего папы, погибшего на Пулковских высотах…

                              25 июля 1941 года.

"Здравствуй, Родная! Что я пережила за 20 дней - не опишешь. Счастливее дня не было в моей жизни, когда я снова обняла Эли, мою родную. Она похудела, вытянулась, вся чёрная. Вошла в дом, села к пианино (этот инструмент пережил блокаду, он стоит в моём доме в п. Фирово) и снова ожил дом. Плачет, что не застала отца на один день. Всё это время он был в Ленинграде, мы с Жориком к нему ходили, а Эли он так и не дождался… Жизнь у нас стала дороже.: Масло - 50 руб., сахар - 15 руб., ягоды 18 руб., а хлеба дают столько, сколько я беру на три-четыре дня.  Весь не выбираю (читаю эту строку с ужасом, зная сейчас, что будет в городе совсем скоро…). Живём в полной надежде на скорую победу. Скорей бы сломали этому извергу, проклятому Гитлеру шею. Сколько крови пролил, сколько слёз, горя. У всех на устах одно проклятие палачам. Интересно, сколько дней будет идти письмо? Будь здорова, целуем крепко.

                   Катя, Эли, Жорик, Иринка".

В этом письме имена моих самых родных людей, от двух из  них не сохранились даже фотографии.

В жизни, когда бывали тяжёлые мгновения часто думала – вот были бы рядом брат, сестра. Какими они были бы?! Думаю об этом, но реально представить себе их взрослыми людьми не могу.

В письме от 2 мая 1941 года мама из больницы, куда она попала в связи с воспалением грудницы, написала  бабушке такую фразу: "На скорой привезли в б-цу Эрисмана. Я подумала, что умру, и первый раз в жизни ощутила весь ужас - а что будет с ребятами?". Это было предчувствие предстоящей трагедии?

10 мая 1941 года папе исполнилось 39 лет, он был старше мамы, но это не мешало им любить друг друга и очень любить детей. А они, как и все дети на свете, болели.

Простудился озорник Жорка, хотели делать ему переливание крови, но обошлось всё банками. Эли тоже пролежала пятидневку с ангиной. Мама пишет: "прокляла себя за то, что не использовала момента твоего отпуска у нас, чтобы вырезать ей гланды. Ребята проболели и похудели…".

Из квартиры в июле-августе выезжали наши соседи. Видимо, собиралась уехать и мама с нами, но 28 августа ушла в Сталинабад телеграмма:

"Остались дома. Дети поправились. Получила ли письма. Иосиф фронте здоров".

Сохранилась открытка от 21 октября 1941 года.

"Здравствуй, наша Родная! Вчера получила деньги от тебя, большое спасибо. Дети пока здоровы, кроме Жорика, ему необходима операция, он страшно исхудал, а в настоящее время я не могу отдать его в больницу. Иосиф, бедный, погиб на фронте. Проклятый изверг бросил гранату. Пусть будут прокляты сволочи, отнявшие у троих малюток дорогого отца. Не могу больше писать…".

Зима сорок первого года, самая страшная зима Блокады.

С 20 ноября норма выдачи хлеба по карточкам была сокращена до 125 граммов для детей и иждивенцев. За хлебом в магазин ходила только мама. И в последний день своей жизни она с раннего утра стояла в очереди за хлебом, несколько раз приходила домой, грелась у буржуйки, подпалила край шубки. На печке грелись по очереди две половинки кирпича, одну из них она подкладывала в кровать к братику, к его стынущим ногам… Снова уходила. А потом ушла и не вернулась… 

В письме без даты (видимо, это было последнее  письмо):

"Здравствуй, моя Родная! Деньги от тебя снова получила и телеграмму. Не надо мне денег… Что делать с деньгами? Мы хотим есть. Хлеба и снова хлеба… На деньги ничего не купишь - мы голодные. Иосиф счастливый ему завидую каждую минуту. Ирина умирает медленной смертью. На нас жутко смотреть. Я до дурноты хочу есть, другой мысли нет как есть. Все чувства атрофировались. Письмо это на тебя жутко подействует, если дойдет.

             Катя, Эля, Жорик   и Иринка".

Я не знаю точного дня смерти мамы – самый конец декабря 1941 или первые дни января 1942 года.

Это был страшный день. Соседка пришла вечером с работы и сказала, что мама во время обстрела взрывной волной была брошена на ледяную землю, санитарная машина увезла её в больницу. Люди слышали её шепот: "Спасите. Спасите. Трое детей…".

На долю этой женщины – (тётя Маруся Мухина), выпали хлопоты по направлению всех нас в детдома и в дом малютки. 

Через несколько дней она на санках отвезла меня во двор больницы Эрисмана, где лежали трупы блокадников. Я увидела сначала мамины косы, обычно собранные в пучок, они как змеи лежали  на беличьей шубке, её белые фетровые сапожки, и только потом соседка  приоткрыла  мамино  лицо…

На следующий день у меня  отнялись ноги…

Нас всех увезли в разные детприёмники, а потом в детдома. Я попала в 64-й детский дом (пр. Карла Либкнехта, д.29/2), там сразу положили в лазарет, видимо, лечение и спасло мне жизнь.

С помощью добрых людей удалось установить связь с бабушкой. Она долго не получала сведений из Ленинграда, но однажды в республиканский родильный дом пришло письмо – в маленьком самодельном конверте. Адрес был такой: Сталинабад, роддом, бабушке. Когда мама писала письма, именно так она проговаривала адрес бабушки, запомнилось и спасло.

В бухгалтерии  письмо вскрыли, прочли, поняли, что речь идёт о родных Марии Иосифовны Ивановой, старшей медицинской сестры. Главный врач, эвакуированный из Киева, взял на себя  роль печального вестника.

Это письмо не сохранилось. Бабушка говорила, что оно помогло позднее добиться пропуска для поездки за внучкой в Красноярский край.

Письма за меня писали  бабушке девочки постарше, нянечки, медсёстры.

Вот одно такое письмо от 15 июля 1942 года. На листочке штемпель. "просмотрено военной цензурой. Ленинград".

"Здравствуй, дорогая бабушка! Я пишу уже вам третье письмо, а ответа не получаю. Я живу ничего, уже у меня ножки поправляются, и я хожу по лестнице одна… 12 июля ко мне приходила тётя Люля, она была тоже очень больна и раньше ко мне придти не могла "… (Люля-Елена – младшая сестра моей бабушки. Она  прожила в блокаде 872 дня, приняла меня жить к себе на пять студенческих лет (1952-1957г.г.), потом приезжала в Фирово, помогала  растить детей. В начале 70-х годов блокада её догнала, и она тяжело уходила из жизни в больнице для блокадников на территории Смольного монастыря).

             20 августа 42 г. г. Ленинград

"Бабушка, я сейчас совсем здорова. Ноги мои могут бегать по дорожке быстро-быстро. Наш детдом всё время эвакуируют, и могла бы эвакуироваться и я, но я жду Жорика, чтобы уехать вместе. Он сейчас находится в больнице, а сестрёнка умерла. Мы будем всё время переписываться и не терять связь. В детдоме кормят нас хорошо, но овощей едим мало, а картофеля совсем, наверное, не увидим. Хлеба дают 300 грамм, каждый день дают масло. Мне очень хочется к Вам…

Мария Иосифовна! Это письмо пишет Вам медсестра Вера. Не забывайте её. Ваши письма и письма дедушки из Батуми очень радуют её…она всем интересуется…".

Сохранилось хоть имя бескорыстного, делающего доброе дело, человека. Спасибо им всем, спасавших нас, выживших в годы блокадных испытаний.

Седьмого сентября 1942 года эвакуация состоялась. Нас везли через Ладогу, потом в товарных вагонах, на нарах, в Сибирь, в Красноярский край, который принял в годы войны 120 детских домов.

На станциях поезд наш стоял не минуты – иногда несколько часов. И приходили к вагонам женщины и несли кто что мог ленинградским детям. Вкусно пахло картошкой из чугунков, которые женщины прикрывали платками, сохраняя тепло. Кто-то наливал кружку молока или давали нам с собой целую бутылку, и со слезами смотрели, как жадно всё это  мы, вечно голодные, поглощали.

В Красноярске нас присоединили к 47-му детскому дому и привезли в село Вершино-Рыбное Партизанского района.

                                                                                                                 18 ноября 42г.

"Пишу ответ за вашу Эличку, т.к. она учится в первом классе, понемногу начинает читать, пишет ещё не все буквы. Пишу под её диктовку. Живём мы в трёх отдельных домах для девочек, мальчиков и малышей. В столовую ходим к малышам. Сейчас никого из детей нельзя переправить…

                                                                                                              Писала няня".

На листочке стоит моя подпись Эля Франкенберг, видимо, кто-то водил мою руку. Кстати, на листочке есть красным шрифтом напечатанные слова: "Товарищу Сталину – отцу и учителю", только письмо написано с другой стороны. Как это цензура не заметила? Кстати, и штемпеля на письме нет.

В Таджикистане бабушка развернула работу и добилась пропуска в Красноярский край. Цель поездки – за внучкой. Пропуск выдан 24 января 1943 года и был действителен по 28 февраля 1943 года.

Почти три недели добиралась она  до нашего детдома. Её появление было шоком для всех – ведь шла война, и мало кто приезжал за сиротами. Бабушка здесь была первой.

Дорога до Сталинабада была долгой и трудной, но 1 марта 1943 года мы с бабушкой уже были на приёме у директора школы, а 3 марта я пошла в первый класс.

Мальчики и девочки меня боялись. Никто не хотел сидеть со мной за одной партой – я была наголо остриженным ребёнком, дистрофиком. Помирили нас кедровые орешки, привезённые из Сибири. - А что это у тебя?- спросили мальчики на перемене, с опаской всё-таки приблизившиеся ко мне. Угостила их, и дружба началась, со многими на  всю жизнь.

2014 год. 70-летие снятия блокады Ленинграда. Я просмотрела почти все передачи в связи с этой датой.

Мне кажется, отметили дату достойно. Дали слово блокадникам. Документальный фильм "Голоса" поразил искренностью, болью и памятью. У людей моего поколения были и есть навсегда до конца вместе "детство и война"…

27 января 2014 года меня пригласили выступить на общешкольной линейке. Это, поверьте, было очень трудно. Я писала о многих блокадниках в нашей газете, говорила о блокаде на уроках истории. о трагедии нашей семьи очень долго не могла говорить.

Теперь поняла – мы последние блокадники, пора рассказать о том, что знаем мы.

                                                                                                                        Э. Русанова